Сказки

Хакеры Anonymous вмешались в конфликт на Корейском…

Если вы все еще гордитесь своей печальной рожей, если уверены, что счастье – удел дебилов, если для вас русская культура — это про боль и слезы, то я вам сейчас кое-что расскажу про суровую корейскую интеллигенцию, и вы поймете, что наша достоевщина — это просто Голливуд по сравнению с их национальным культурным кодом. Ключевое слово в корейской культуре — это слово «хан». На русский его можно переводить в меру своей испорченности — от изысканного «неизбывная печаль» до простого и ясного «полный пц». Чтобы понять, что такое «хан», представьте себе, что все у вас хорошо, ваши родные и близкие — счастливые зайчики, которые весело скачут по своим уютным полянкам и неимоверно друг друга любят.

И вот сначала погибает в авиакатастрофе ваша жена.

Потом гопники насилуют, а заодно заражают СПИДом вашу дочь. Затем машина сбивает любимую собачку.

Наконец, доходит очередь и до вас — врачи диагностируют рак. А за десять минут до занавеса на всех, оставшихся в живых еще и наваливается понос. И никакого хэппи-энда.

В корейском самосознании бессмысленное, не омраченное никакой уважительной причиной страдание — это не сбой программы, а свидетельство ее жизнеспособности. Страшное горе, способное убить наповал даже русского, не говоря уже про немца, для корейца — такая же часть полноценная жизни, как свадьба или рождение ребенка.

Поэтому столь заметная часть корейской литературы, серьезного кино и даже мыльных опер — о том, как все умерли в страшных мучениях. – Вообще-то корейцы простые как батон. В них преобладает такое здоровое народное начало, они, что называется, не парятся, поэтому и сумели выжить сначала под китайским владычеством, потом под японским, – считает Татьяна Габрусенко, доктор исторических наук, профессор университета Корё. — Вот Псай, например, с его «Гангам стайлом» – типичный кореец.

Но в то же время в XX веке в здешней национальной культуре складывается особый эмоциональный фон. Писатели, художники, а затем и режиссеры решили, что только страдания и печаль достойны изображения. Это чувства изысканные, утонченные, на которые не все способны.

А здоровыми и веселыми могут быть только неотесанные мужики. Отчасти «хан» стал инструментом самовозвышения корейской творческой интеллигенции над обывателем.

 — То есть это исключительно искусственное явление?  — Я бы не сказала. Если посмотреть корейские народные сказки, там тоже хватает «хана».

Видимо интеллектуалы взяли эту традицию из народного сознания, но развили до гипертрофированных масштабов.

Рассказываю корейскую народную сказку про хан. Жила-была одна баба, овдовела и стал к ней один мужик приставать — выходи за меня замуж. А по корейским традициям выходить второй раз замуж даже вдовам — позор.

И вот она футболила его, динамила, но он ни в какую — пристал, как банный лист. «Ну, хорошо, — говорит баба, — вот ты сейчас уходишь на войну. Давай я за это время башню построю.

Успею — ты от меня отстанешь навсегда. А не успею — выхожу за тебя замуж». Ушел мужик на войну.

Возвращается — башня стоит, баба как раз час назад последний кирпич положила. «Ну вот – говорит она. – Я свое дело сделала, теперь чтоб больше ты мне на глаза не попадался». – «А вот и не сделала!» – «Почему?!» – «Смотри, у тебя пыль на фартуке, смахнуть не успела».

Баба признала свое поражение. И пока мужик к свадьбе готовился, пошла — и утопилась. «Пошла и утопилась…», «пошел и повесился…», «пошли и бросились с обрыва…» – очень распространенный финал многих корейских народных сказок, а затем — романов, фильмов и даже комиксов.

И в отличие от японской саппуки, эта смерть — не ради сохранения чести, а ради гармонии всеобщего страдания.

Однажды Татьяна Габрусенко даже написала исследование о роли сломанной ноги в корейской литературе. – Причем нога почти всегда ломается об автомобиль, – рассказывает Татьяна. — Первый раз этот образ встречается в 30-е годы в рассказе «Вон Бо» писателя Ли Ги Ена, который, кстати, станет потом председателем союза писателей КНДР.

У него герой приезжает в город и попадает там под машину (что, кстати, в Корее начала XX века было так же непросто, как сегодня угодить под неудачно стартовавшую космическую ракету). Со сломанной ногой герой оказывается в больнице, где долго и мучительно умирает.

Там он встречает такого же умирающего коммуниста и познает истинное учение и смысл жизни. В результате — встречает смерть просветленным.

Этот прием с ногой и машиной мне потом попадался как минимум в трех рассказах северокорейских писателей, а также в очень популярном кино «Судьбы Кым Хи и Ын Хи» — про двух сестер-близняшек.

Одна из них отправляется жить на север и становится там звездой народной культуры, а другая оказывается на юге, где попадает под машину и ломает ногу. И я уж было подумала, что это такое свойство именно северокорейской культуры, но потом взялась за юг, и оказалось, что там тоже этого добра хватает. Возможно, образ автомобиля-преследователя — это визуализация того шока от насильственной модернизации, которую страна пережила в первой половине XX века.

Ведь прогресс пришел в Корею на штыках, во время японской оккупации. Появились заводы, города, люди стали перемещаться из привычного деревенского мира во враждебный городской, где совсем другая мораль, где ложь, насилие и самоходные колесницы. Можно, наверное, вспомнить трамвай как образ смерти в литературе русской.

Теперь я знаю, почему корейское серьезное и даже не очень серьезное кино такое убийственно депрессивное. Теперь я понимаю, откуда этот пакчхонуковский «Олдбой“, который сначала 15 лет в полном недоумении сидит в тюрьме, потом нечаянно вступает в половую связь со своей дочерью, а затем в приступе стыда отрезает себе язык.

Но к чему весь этот сумбур вместо музыки?

А к тому, что даже в области неизбывного страдания мы далеко не самые крутые. Так что нечего выпендриваться.

Смирись, гордый человек.

Источник: http://zamozarabotke.blogspot.com